-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
— Привет, говнюки! — медленно, по буквам читает Яночка.
Я слышу как блюдце скользит по доске. Я лежу в темноте под одеялом.
— Киска, а это точно Курт Кобейн? — спрашивает Сидней. Блюдце останавливается на очередной букве.
— Я, — читает Яночка. — Ну, хорошо. Тогда как ты выглядишь? — Как му…муж… Как мужик! Он выглядит как мужик.
— Кто его убил, — говорит Сидней, — спросите, кто его убил? — Кто тебя убил? — И… — читает Анечка, — идите на хуй! — Какой-то грубый Курт, — говорит Яночка, — хамит, как грузчик. Давайте кого-нибудь другого вызывать.
— Давайте. Только вот кого? Может быть, Святого Августина?
— Уолта Диснея, — предлагает Сидней.
— Да ну, он в прошлый раз говнился еще хуже Курта!
«Твои объятья тщщ-тха-тха», — радио захлебывается в полосе прокрутки.
Мне в ноги утыкается мокрым носом Пуфик, наша маленькая глупая такса. Он вцепляется зубами в ватное одеяло, но я прогоняю его. Мне жарко, а в голове клубится тупой сияющий туман — так бывает, когда проспишь весь день. Одеяло и простыня мокрые от пота, я сгребаю их в большой мятый ком, а сам сажусь по-турецки на матрас и пытаюсь прийти в себя.
— Блин, куда Ритка пропала? — нервничает Яночка.
— Наверное, Папаша не хочет делиться вином, а она его разводит.
— А почему он не хочет делиться? — удивляется Сидней. — У него же там целая бочка. И кстати, откуда она вообще взялась в подвале?
— Этого никто не знает. Мне даже кажется, он ее материализовал силой мысли, когда в копилке Тимы закончилась мелочь. Или телепортировал откуда-нибудь. В экстремальных ситуациях у людей иногда открываются такие способности.
— Анька, посмотри, что там с супом…
На нашей веранде пахнет дождем. Второй этаж, несколько бетонных плит, брошенных на ржавый металлический каркас; старые провода, замотанные синей изолентой, тянутся вдоль опор внутрь дома. А вот и наше жилище в стиле «деструкционизм». Так Рита представляет его своим любовникам. Риты здесь нет, зато остальные на месте: Анечка помешивает что-то в большой кастрюле; Яночка лежит на животе перед ноутбуком и придирчиво рассматривает себя в карманное зеркальце, пока Сидней гладит ее подколенку и касается губами подушечек пальцев на ногах.
— Киска, дай я еще разок сыграю! — говорит Сидней.
— Отвали! — отмахивается Яночка. — Ты своими мародерами весь Инет уже потратил! А Киске до среды нужно написать курсовую.
— Ты же еще тему даже не придумала! — говорит Анечка.
Она вынимает из раковины мокрую обгоревшую прихватку, выжимает ее и вешает сушиться. Пахнет жженой тряпкой…
— Вы чем тут занимались вообще? — спрашиваю я, протирая глаза. — Мне какая-то дрянь из-за вас снилась!
— Охохо! — радуется Анечка. — Вот он, наш герой!
— Кулака и туалета… — добавляет Сидней, направляясь к плите. — Старик, ты заснул сразу же, как они приехали. И еще на Риту успел за что-то обидеться. Хотя она тоже сегодня странная... Кстати, а что тебе снилось? Школа? У меня самые кошмарные сны всегда про школу: что конец года и все проебано так, что даже выгнать меня мало, а можно только казнить на месте.
«Летом листопадные растения теряются в общем великолепии, зато зимой они будут украшением сада», — напоминает нам радио.
— Лучше выключить его из розетки, — говорю я, — здесь нет громоотвода.
Анечка отрывается от плиты:
— Сид, и правда, выключи радио.
— Да ну… — говорит Сидней, — я бы на вашем месте боялся не грозы. Вот этой железной хреновине, на которой держится потолок нашего восхитительного бункера, по моим подсчетам, уже лет десять. Слышите, как она трещит на ветру?..
— Сид, иди в задницу со своими шутками! И не смей вообще выедать курицу из супа, — Анечка дует на ложку, осторожно пробуя жидкость на вкус. — Наверное, нужно еще посолить… Не трогай, тебе говорят! Иди лучше погладь Киску, не видишь, что ли — она скучает…
Услышав это, Яночка ложится на спину, широко расставляя согнутые в коленях ноги. На щиколотке у нее татуировка — крылатая кошка. Яночка медленно сводит и разводит колени, глядя между ними на Сиднея. Тот демонстративно сглатывает слюну.
— Сестренка, а помнишь, мы видели в Гостинке такие классные носочки? — спрашивает Яночка, поглаживая себя кончиками пальцев по животу, — белые с черными полосками… По-моему, они очень подойдут моей загорелой коже!
Сидней смеется:
— Киска, красота, конечно, страшная сила, но после своего вечернего рейда к зеркалу ты ее немножко подрастеряла.
— А что, сильно видно? Некрасиво?
— Да нет, очень даже милые следы ногтей!
— Ну вот… Киска расстроилась…— Яночка переворачивается обратно на живот и прячет лицо в подушку, — она так расстроилась…
— Не расстраивайся, Киска! — успокаивает ее Анечка. — Сейчас уже будет готов суп.
— Киска уже не хочет суп, — говорит Яночка. — Киска хочет сникерс! Сникерс, правда, чересчур греховен, есть что-то греховное в самой его природе, но только он сейчас может поднять Киске настроение…
— Все уже закрыто, — говорит Сидней, — греховного сникерса сейчас не достать.
Яночка отталкивает от себя зеркальце и с тоской смотрит на экран ноутбука. Трет указательным пальцем тачпэд, пытаясь согнать курсором мотылька, усевшегося на дисплей. Ничего не получается: мотылек заснул, и тогда она стряхивает его рукой прямо в стену дождя, за которой желто-красной рябью шелестит осенний лес.
— Ян… — зову я сестру, — можешь в понедельник сказать отцу, что я заболел?
— Но ведь ты здоров! Почему же Киска должна лгать?
— Потому что Ткач и Савельев уехали в Новгород, а без них меня заставят играть в баскетбол.
Я вспоминаю запах пота в раздевалке, линии спортзала, защитную сетку на окне, сменную обувь, расписание уроков, пробирки, дежурства, доску, герань, запах высохшей тряпки и мела... лучше бы я не просыпался.
— Ааа… — улыбается Анечка, — ваша знаменитая команда «Ураган»… Ткач, Савельев и Грез, короли турника и штанги.
Яночка подбирается ко мне, мягко, пальцами и ладонями по бетону, зная, что все за ней наблюдают.
— Киска, конечно, может сказать все, что угодно… — вкрадчиво говорит она, — только вот что ей за это будет?..
— Сникерс.
— И все?
— И я ничего не скажу тете Лизе про игру в «столик».
— Договорились… Детка… — Яночка щелкает меня указательным пальцем по кончику носа.
Синяя заколка в ее волосах. Клац-клац — можно делать ей как клювом птицы. И взгляд: осиный, кусающийся, пронизывающий насквозь; вжжж — и уже просто ледяной; вжжж — и наивный, открытый, снизу-вверх: «Киска не виновата. Ну что она тебе сделала?..» И где-то посреди всего этого притворства — на миг — полоснув по глазам ярко-оранжевым солнцем — то же самое, в сторону чего смотрит Рита на школьной фотографии. Они и правда очень похожи.
— Что? — спрашивает меня Яночка.
— Ничего.
Она берет мобильник и подносит его к губам как микрофон, открывает и закрывает слайдер; тот в ответ взвизгивает звуковым сигналом. Порыв ветра задирает ее клетчатую мини-юбку, так что видны белые трусики с французским пуделем. Она прикрывает юбку ладонью и вполоборота улыбается Сиднею:
— Почему вы все так смотрите на Киску? Ей просто нравится, как телефон звучит в ее ротик.
— А это лучше, чем окунь? — спрашивает Анечка. — Ну, ты раньше любила долго трогать окуня в суши языком.
— Что за глупый вопрос! Конечно, хуже: окуня ведь можно проглотить!..
Они смеются все втроем, а я чешу кожу между пальцами, покусанную комарами. Про окуня и правда смешно, но меня все пока раздражает из-за того, что я не до конца проснулся. По веранде растекается запах куриного бульона и дым только что зажженной зеленой спирали от насекомых; Пуфик шумно копается в полиэтиленовых пакетах с мусором и папашиными бутылками, что стоят на лестнице.
— Сидни, у Киски к тебе предложение… — говорит Яночка, — как к бизнесмену. Давай заключим сделку: ты напишешь мне курсовую… а я за это выполню любое твое желание. Нужно что-нибудь про жизнь современных подростков.
— Вообще любое желание? — интересуется Сидней.
— Разумеется.
Анечка опускается на ковер рядом сестрой и чешет ее за ушком:
— Киска, как ты могла так низко пасть! Неужели твоя лень сильнее твоих убеждений?
— Отстань! Если Киска сама будет заниматься такой чушью, она заболеет и умрет!
— И за курсовую она готова отдать свою драгоценную невинность этому альфа-монстру?
— Киска очень часто сама себя удивляет…
Яночка уворачивается от ласк сестры и выгибается мостиком, лениво царапая согнутыми пальцами воздух.
— Мммм… Про жизнь подростков… — Сидней хмурит брови, изображая напряженную работу мозга, — хорошо, есть две темы!
— Выкладывай!
— Первая. «Гомоэстетика как движущая сила скейт-культуры».
— Совсем дурак, что ли?
— А по-моему, отличная тема, — говорит Анечка, — Киска, ты просто привередничаешь… Это же как раз по нашему профилю!
— Отличная? — с притворной обидой в голосе переспрашивает Сидней. — Для вашего кружка лесбиянок-революционерок она даже слишком шикарная!
— Сам ты кружок!..
— Нет, правда, я уже вижу, как это будет! Главное — успеть закончить до моего отъезда. Киска, пиши под диктовку! «Мы, преподаватели философии, как огрономы завтрашнего дня…» Написала? «Огрономы» обязательно через «о».
— Архитекторы, идиот! — говорит Анечка.
— «Мы, как огрономы, ни в коем случае не должны недооценивать роль гомоэст…»
— Ладно, а вторая какая? — обрывает его Яночка.
— Вторая уже мейнстрим, но для вашего гадюшника сойдет. Тема такая: «Влияние игры QUAKE на развитие творческих способностей у детей». Пиши! «Мы, как огрономы…»
— Сидни, ну как вообще можно быть таким пиздоболом?!
— Он же Сидней-ТиВи, — говорит Анечка, — чего ты от него хочешь?
— Кто? — удивляется Яночка.
— Сидней-TV, — повторяет сестра. — Киска, ты разве не знаешь этой истории? Он Риту покорил тем, что так представился. Она всегда мечтала о живом телевизоре, а тут вдруг появляется наш красавчик, говорит, что он Сидней-TV, канал SPACE, и начинает рассказывать, как нейтронные звезды всасывают солнца в космическом вальсе, и прочие дешевые трюки выдавать. Хотя, он тогда был приличным человеком, не то что сейчас — работал билетером в планетарии и даже хотел в вечернюю школу пойти.
— А меня он связывал, — говорю я.
— Ну-ка, ну-ка, Тим, — интересуется Анечка, — давай-ка с этого момента поподробнее! А то огрономы у него, гомоэстетика….
— Идиотка! — говорит Сидней. — Просто я приходил к Рите, а Тим мучил меня морским боем. Вот я играл с ним в связывание, чтобы он не мешал нашим свиданиям.
— А Рита чем тебя покорила? — спрашивает Яночка.
— А ты будто не знаешь, Киска? — говорит Анечка, садясь по-мужски на корточки и закуривая сигарету. — Чем она всех покоряет…
Молния пробивает ночь, высветив вспышкой всех нас.
«А скажи, ты до сих пор ли влюблен…» — вздрагивает струнами радио сквозь шорох помех.
Где-то вдалеке гудит уходящая электричка, на ощупь пробирающаяся через непогоду. Анечка успевает докурить сигарету и приняться за вторую. Она пускает красивые кольца дыма, которые разбиваются о колышущуюся на ветру занавеску, что прикрывает вход в дом. Анечка умеет все. Пускать дымные кольца, открывать зажигалкой пиво... Она смотрит, как ее сестра подбирается к Сиднею: точно так же, как ко мне недавно.
— Ты грустишь? — спрашивает его Яночка.
— Нет.
— Не грусти!
— Я не грущу… Это просто меланхолия, Киска.
Яночка обнимает Сиднея за плечи.
— Киска любит тебя.
— Я знаю.
— Не грусти! Пожалуйста! Ты очень хороший, ты же сам знаешь. Не грусти! Это было давно, забудь.
— Я не грущу, Киска…
— Представь лучше что-нибудь хорошее. Когда мне грустно, я всегда так делаю. Знаешь, что я представляю?
— Знаю, Киска. Minicooper.
— Да-да-да. Он так зовет меня! Мини-купер, мой любимый малыш мини-купер, он будет так ласково урчать своим моторчиком. Я буду его любить! Я уже вижу, какого он цвета: он желтый. Он будет меня везде возить и играть мне музыку. Малыш! И он будет возить Киску, если она вдруг проснется посреди ночи и ей захочется полакать где-нибудь молочка.
— Киска, завтра у тебя будет твой малыш. Ты одна у меня осталась…
— Вот видишь, незачем грустить. А о чем ты мечтаешь?
— В том-то и дело, Киска, что уже ни о чем.
— Даже о Киске?
— Ох ты, блин, — как-то неестественно весело говорит Анечка, — может, вас оставить ненадолго? Сид, надо было раньше сказать Киске, что ты Сидней-TV. Она ведь тоже выросла в обнимку с телевизором.
— И с кошкой! — говорит Яночка. — С телевизором и с кошкой… Сидни, почеши мне, пожалуйста, спинку… Знаешь, Киске очень нужен хозяин. Она так устала быть бездомной.
— Я твой хозяин, Киска.
— Да, но ты ведь скоро снова улетишь. Ты должен найти Киске нового хозяина, который будет гладить ее, чесать спинку и животик, целовать лапки. Он будет покупать ей вкусный корм из ягнятины и завязывать разноцветные ленточки на шее… А ты сможешь иногда приезжать и забирать Киску на выходные…
Анечка теребит две сережки в ухе. Я знаю, что ничего хорошего это не предвещает — последний раз, когда она делала так, папашина бутылка с клюквенной наливкой полетела о стену, и там надолго осталось красное пятно в форме кричащего женского лица со вздыбленными волосами. Cледом в ход пошли и цветочные горшки: когда Рита вызвала милицию, пол у нас был покрыт ровным слоем утоптанной земли с вкраплениями глиняных черепков.
— А во время течки Киска будет жутко вопить, и в нее придется кидаться тапком, — холодно говорит Анечка, — готовься, толстячок…
— Не придется, — говорит Сидней, — я уверен, Киска приятно мяукает. Киска вообще очень приятная и смешная. Я помню, когда показывали программу про визажистов, она сразу говорила, что хочет стать визажистом. А потом она еще хотела быть гонщиком «Формулы-1», парикмахером, художницей, охотницей на вампиров, хакером, стеклодувом и режиссером фильмов ужасов.
— Еще я хотела быть великой теннисисткой! Мне очень нравились белые юбочки, в которых в теннис играют. Я тоже хотела в такой бегать.
— Киска, ты вообще балласт, — говорит Анечка, — балласт и баланс.
— А по-моему, я шикарная Киска! Особенно когда веселая. Но сейчас великая скука поглотила меня, а Рита куда-то пропала вместе с вином... Сидни, пузатка, чеши пониже… Еще чуть-чуть… Да, вот здесь…
— Киска, ты становишься похожей на Риту, — раздраженно говорит Анечка, закуривая новую сигарету, — а ее еще в школе считали самой большой шлюхой. Ты знаешь, что ее выгнали с выпускного вечера за то, что она пришла туда голой? Ну, не совсем голой — две трети ее кожи было обклеено такими маленькими зелеными ценниками... Нет, я правда не понимаю, чего с ней так все носятся?! — Анечка сплевывает в стеклянную банку, которая служит ей пепельницей, — тоже мне, женщина с отчаянной судьбой… Просто мужчины тупые, всегда ведутся на шлюх. Мужчины вообще мерзкие и отвратительные! От них нужно брать все, что только можно, и делать пакости, чтобы они поняли, что они никто! Неизвестно еще чем они там занимаются своим мерзким телом!
— Ого…— улыбается Сидней, — наболело? Анечка, знаешь, ты даже само слово «мужчина» произносишь с придыханием, совсем как старушка в той рекламе Irn Bru… Ну почему ты нас так ненавидишь?
— Да потому что я умная!
— Умная? Хорошо… Умножь тогда в уме восемь на девятнадцать!
— Восемь на… Отстань! Нет, ты смеешься, толстячок, а я даже тебя с трудом переношу, просто привыкла уже… Я уверена, это мужчины во всем виноваты! Рита — очень хороший пример: она с вами слишком много общалась и в итоге сошла с ума. Сид, ты же слышал всю ту фигню, с которой у нее все началось два года назад? Ну, про то, что скоро Земля превратится в большую фасолину, и прочую чушь? Так эта бредятина была солидной жизненной позицией, исполненной кристальнейшей логики по сравнению с тем, что у нее сейчас в голове. И на Тиму вон посмотри: он уже полгода ни с кем не разговаривает, кроме нее… Тим, когда у вас там переход в четвертое измерение запланирован, а?
— Сегодня, — отвечаю я.
Анечка разводит в стороны руками:
— Без комментариев…
— Не знаю, — говорит Яночка, — а по-моему, Рита просто несчастная и обиженная на весь мир, потому что она, скорее всего, не сможет иметь детей.
Выключенный телевизор в моей комнате устало хрустит пластиком, как он обычно делает только ночью. Standby — глаз красного огонька в темноте бетонной коробки.
— А она разве не может иметь детей? — спрашивает Сидней.
— Сид, у нее месячные раз в три месяца. А если она спит на боку — у нее потом синяки от ребер остаются... И еще ей почему-то кажется, что она некрасивая, поэтому она так любит все эти свои проституционные сапоги и косметику. И ринопластику она поэтому сделала.
— А по-моему, вы просто маленькие сплетницы, — говорит Сидней, — маленькие и злые. Вас нужно посадить под стеклянный купол посреди пустыни Гоби, чтобы вы там на пару генерировали мировое зло и никому не мешали жить.
— Сид, ты странный, — говорит Анечка, — уж кто-кто, а ты должен понимать, что она шлюха. У нее даже друзей нет, одни только любовники.
— Ну, любовник — это тоже неплохо.
— Нет, любовник — это не то. Легко можно найти идиота, который тебя будет терпеть. С друзьями сложнее. Да ее как-то раз дельфин в дельфинарии хотел изнасиловать; даже дельфин не захотел с ней дружить!
— Как же она это поняла? Ну, что он хотел?
— Сид, если бы тебя захотел изнасиловать дельфин, ты бы сразу это понял… — говорит Рита.
— Ритка! — кричит Яночка. — Рита вернулась!
Рита протягивает Сиднею двухлитровую пластиковую бутылку с вином, а сама небрежно проводит взглядом по веранде, будто бы видит ее в первый раз, хотя я чувствую нити внимания, струящиеся из ее глаз, благодаря которым она замечает каждый новый предмет, каждую изменившуюся деталь обстановки.
Рита поднимает глаза и точно так же осматривает всех нас.
— Там очень холодно, — говорит она, — первая холодная ночь этой осенью…
— А почему ты мокрая? — спрашивает Анечка. — Что ты делала на улице? Ты же в подвал вроде ходила.
— Я просто гуляла…
— Во время грозы?
Рита ничего не отвечает и ложится на скрипучую кровать с прогнувшейся сеткой, рядом с которой к стене прислонен щит с рекламой HERMES — чтобы не касаться голого бетона, когда спишь. Одна ее нога на металлическом бортике сверху, босоножка едва держится — Рита покачивает ею в такт затихающим звукам джаза.
«Нате, развлечетесь немножко… — вдруг игриво предлагает нам радио, — только потихоньку…»
— Спасибо, Олежек, — говорит Рита, — мы постараемся…
— А что это за вино ты принесла? — cпрашивает Яночка. — Очень странное, вообще никакого вкуса. — Нет, есть вкус, — говорит Анечка, вращая колесо настройки. — Оно сладкое чуть-чуть. — Не сладкое, а соленое, — возражает Яночка, — подожди… Или нет, сладкое? — А это вовсе и не вино! — смеется Сидней, — это кровь! Кровь бедняжки Пуфика! Видите, его нигде нет… Ахахах.
— А вы что, против? — совершенно серьезно спрашивает Рита. — Китайцы, например, пили кровь собак и лис, чтобы научиться понимать, о чем те говорят.
Сидней подозрительно принюхивается к содержимому своего бокала.
«Жан Поль Готье...» — cтонет радио, захлебываясь акцентом. — «Де Голь… Фрэнc де Голь…»
— Собаки не говорят, а лают.
— Это грузинское вино.
По волосам и лицу Риты все еще стекает дождевая вода, несколько мокрых прядей падают на глаза, прикрывая начавшую расплываться под ними тушь. Пальцы обхватывают чашку, полную вина: красная чашка в белый горошек, как выгоревшая божья коровка. На каждом ногте Риты наклеен длинный розовый лепесток с двумя зубчиками на конце.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------
